К ВОПРОСУ О НЕКОТОРЫХ КОГНИТИВНО-ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ПОДХОДАХ К ЮМОРУ

(на примере произведений С.Д. Довлатова)

Матвеева Ирина Владимировна

(Филиал ВЗФЭИ в г. Орле, кафедра иностранных языков)

iriha@valley.ru

Шутки являются неустойчивыми (хрупкими) лингвистическими и концептуальными образованиями, значение которых в большой степени определяется количественным (время получения адресатом, активизация ключевых ожиданий) и качественным (социальный контекст, культурные запреты, общность представлений о мире и т.д.) критериями. Такая хрупкость юмора делает его идеальной лингвистической формой, в рамках которой появляется возможность анализировать отношения между количественным и качественным аспектами языка и сознания.

Не умаляя достоинств существующих теорий юмора, таких как «Теория семантических скриптов» В. Раскина (Raskin's semantic-script theory (SSTH)), «Общая теория вербального юмора» С. Аттардо (Attardo's general theory of verbal humor (GTVH)) и некоторых других не всегда чисто лингвистических теорий, мы хотели бы обратиться к таким лингвистическим феноменам, как литота, зевгма и энантиосемия, что, на наш взгляд, внесло бы некоторое разнообразие в когнитивно-лингвистические подходы к юмору.

• Литота как результат нарушения грайсовских категорий Качества и Отношения.

Произведения Сергея Довлатова предоставляют богатый материал, позволяющий не только фиксировать большое количество тропов, но и исследовать их природу. Последнее зачастую приводит к неожиданным результатам. Например, литота чаще всего рассматривается в рамках стилистического функционирования отрицания и противопоставляется гиперболе как троп, сообщающий высказыванию не эмфатичность, а, наоборот, подчеркнутую умеренность.

У Г.П. Грайса же литота описывается как результат нарушения первой максимы категории Качества – «Не говори того, что ты считаешь ложным» (Grice 1975: 46, 53). Но можно ли считать литотой намеренное развенчание, разоблачение адресатом мысли говорящего. Мы имеем ввиду только те случаи, когда такое разоблачение не имеет никакого отношения ко лжи. Т.е., мы в данном случае говорим не об иронии, например:

1. Лемкус обижался:

- Вы не понимаете, что такое религия. Религия для меня…

- Понимаю, - жестом останавливал его Тарасевич. - Источник заработка.

(Довлатов, т. 3, с. 108).

То, как Тарасевич заканчивает начатое Лемкусом высказывание, явно преуменьшает возможное его окончание, будь оно сделано самим Лемкусом. Но в данной ситуации объективно не является ложным, что лишает нас возможности рассматривать его как иронию. Скорее всего, это всё же литота, но являющаяся результатом нарушения категории Отношения (Релевантности), приводящая в результате к коммуникативному дискомфорту. Напомним, что категория Релевантности конкретизируется в работе Г. П. Грайса максимой «Не отклоняйся от темы» (Grice 1975: 46).

Таким образом, один и тот же троп, являясь результатом нарушения разных максим, может быть использован с разными коммуникативными намерениями, выполнять разные, даже противоположные, коммуникативные задачи. В случае с литотой это может быть и намерение избежать коммуникативного дискомфорта, и, наоборот, его создать.

Интересно, что зачастую появление литоты интенсифицирует отрицательный компонент значения, делает возможным сопоставить вещи несопоставимые, создаёт эффект «лжи во благо» (но реально таковой не является!) Эта последняя функция литоты очень сближает её с иронией, по крайней мере, с точки зрения производимого ею эффекта и цели использования. Ср.:

2. У Марианны было запущенное лицо без дефектов и неуловимо плохая фигура.

(Довлатов, т. 1, с. 339).

3. Конечно, отец выпивал. Пожалуй, не больше, чем другие. Но как–то заметнее.

(Довлатов, т. 2, с. 200).

4. Книга вышла с одной единственной опечаткой. На обложке было крупно выведено: «ФЕЙХТВАГНЕР».

(Довлатов, т. 3, с. 11).

5. It is a good car: It goes forward and backward.

(Shibles, Sh. «Contradicting Humor»).

Сходства и различия литоты и иронии были подробно описаны Дж. Личем в книге «Principles of Pragmatics» (Leech 1983: 145, 146).

Всё вышесказанное никак не согласуется с традиционным отношением к литоте с точки зрения её национальной специфичности (имеется в виду широко распространённое отнесение её к английской традиции).

Ведь в этом случае использование литоты принято объяснять спецификой английского национального характера, отражённого в речевом этикете англичан, стремлением избежать крайностей, во что бы то ни стало сохранить самообладание. Если ограничивать функционирование литоты таким образом, то о намеренном создании с помощью этого тропа коммуникативного дискомфорта не может быть и речи.

Даже конструкции с литотой, содержащие отрицание, и, как принято считать, влияющие на экспрессивность этого отрицания, нельзя, на наш взгляд, связывать с той или иной национальной традицией. Одинаково часто можно встретить конструкции типа «не слишком старался» или «nicht alzu klug», или «it is not unlikely» в разных языках…

Использование таких конструкций свидетельствует лишь о принадлежности людей, их употребляющих, к кругу элементарно воспитанных или вынужденных вести себя вежливо по тем или иным причинам.

В своей книге «Humor Reference Guide: Comprehensive Classification and Analysis» Уоррен Шайблз по этому поводу пишет: «It would turn society upside down if everyone always told the complete truth in every way. In the courtroom, one is not allowed to tell everything, but only to answer the questions asked. And not all evidence, or truth, is even allowed to be considered. If one always tells the truth it may be impolite. We select things to say».

У С. Довлатова в связи с этим находим иллюстрирующий ситуацию следующий фрагмент:

Для Тихомирова я был чересчур изыскан. Для Мау – безнадёжно вульгарен. Но против Агнии Францевны у меня было сильное оружие – вежливость. А Тихомирова вежливость настораживала. Он знал, что вежливость маскирует пороки.

(Довлатов, т. 2, с. 9).

Конечно, не все случаи литоты могут быть объяснены с точки зрения её отнесённости к феномену вежливости. Объясняя мотивацию использования литоты, Джеффри Лич апеллирует к ещё одному принципу, известному психологам как «Pollyanna Hypothesis». Дж. Лич описывает этот принцип следующим образом: «This states that people will prefer to look on the bright side rather than on the gloomy side of life, thus resembling the optimistic heroine of H. Porter’s novel Pollyanna (1913)» (Leech 1983: 145, 146).

Об отрицательных конструкциях, содержащих литоту, см. также: G. Leech 1983: 146 – 149 и R. Blütner 2001.

Часто, особенно в письменных текстах, использование литоты позволяет маскировать инвективу. Причём такая замена табуированного словоупотребления не имеет ничего общего с попыткой эвфемизировать случаи последнего. Обращение к литоте в том месте, где при отсутствии негласной цензуры или при передаче автором речи своих героев в режиме диалога могла бы иметь место и подразумевается инвектива, позволяет вообще не прибегать к каким – либо эквивалентам последней, а задействовать конструкции описательного характера.

По этому поводу см. также: G. Leech 1983: 147 – 149.

Литота фиксируется в диалогах довлатовских героев не только будучи использованной для достижения заданных коммуникативных целей; и такие случаи с натяжкой могут быть рассмотрены в терминах, описывающих феномен литоты. Ср.:

6. Недавно я заполнял какую-то официальную бумагу. Там была графа «цвет волос». Я автоматически вывел – «браун». В смысле – шатен. А секретарша зачеркнула и переправила на «грей». То есть – седой.

(Довлатов, т. 3, с. 192).

Если и рассматривать данный диалог как содержащий литоту, то такую литоту можно предложить назвать контекстной или ненамеренной. Такое название подчеркивало бы её незапланированность участниками общения. Заранее видеть создаваемый ею комический эффект мог только автор, который лишь зафиксировал уже произошедшее, уже сказанное.

• Семантическая и логическая неупорядоченность как образное средство в прозе С. Довлатова. Зевгма.

Результатом нарушения Категории Способа, в частности Максимы «Будь упорядочен» (Be orderly), довольно часто является зевгма. У С.Д. Довлатова можно найти достаточно большое количество таких примеров:

7. Зарецкий любил культуру и женщин.

(Довлатов, т. 3, с. 44).

8. Ее одинаково раздражали цифры, чужие болезни и посторонние дети.

(Довлатов, т. 3, с. 37).

9. Таяло мороженое. Улыбались женщины и светофоры.

(Довлатов, т. 3, с. 226).

10. Друкер обратился к Михаилу Барышникову. Барышников дал ему полторы тысячи и хороший совет – выучиться на массажиста.

(Довлатов, т. 3, с. 10).

11. Стасик решил покинуть Чебоксары. Ему хотелось расправить крылья. Он переехал в Ленинград. Полюбил ресторан «Европа» и двух манекенщиц.

(Довлатов, т. 1, с. 357).

Однородные члены в (7) и (8) синтаксически линейны, но семантически явно не упорядочены. Причем в (8) это подчеркивается не только рядом самих однородных членов (цифры, болезни, дети), но и наречием в роли обстоятельства образа действия (как раздражали?- одинаково). Такая семантическая неупорядоченность, на наш взгляд, - эффективное средство создания комического эффекта.

В (9) Максима «Будь упорядочен» нарушается аналогично (7) и (8), но наряду с зевгмой здесь можно наблюдать и метафору (« улыбались светофоры»), являющуюся результатом нарушения Категории Качества «Говори то, что ты считаешь истинным». Таким образом, зевгма и метафора комбинируются, навязывая адресату два шага интерпретации и, несомненно, обогащая текст эстетически.

В (10) легко фиксируется зевгма («дал полторы тысячи и хороший совет»), но можно ли считать совет выучиться на массажиста «хорошим»? Интересно, что в ответ на этот вопрос напрашиваются и «да», и «нет» одновременно. Для читателя, воспринимающего эту ситуацию со стороны, совет Барышникова действительно «хороший», особенно в контексте описания неудачной и нелепой карьеры Друкера как издателя, но так ли это для самого Друкера - непосредственного участника диалога? По всей видимости, нет. Совет «выучиться на массажиста» звучит для Друкера как оскорбление. В конечном итоге он «им пренебрег», а с хорошим советом обычно так не поступают, по крайней мере, в критической ситуации и не имея альтернативы.

Так что же заставляет Друкера воспринять совет Барышникова как циничный или, по крайней мере, неуместный? Тому, на наш взгляд, есть несколько объяснений.

То, что Друкер, в конечном итоге просто «пренебрег» советом, а не использовал высказывание Барышникова как повод для конфликта, уже полезный факт, помогающий интерпретировать ситуацию. Конечно, циничность Барышникова могли заметно смягчить полторы тысячи, которые Друкер все-таки взял, но дело, вероятно, все же не в деньгах, а в том, что реплика Барышникова эксплицитно оскорбления или другой отрицательной коннотации не содержит. Вспомним в этой связи пример из Г.П. Грайса, когда А пишет рекомендательное письмо одному из своих учеников, претендующему на место на кафедре философии. Письмо выглядело следующим образом: «Милостивый государь, мистер Х превосходно владеет английским языком; он регулярно посещал семинары. Искренне Ваш», и т.д. Грайс комментирует текст письма и отмечает, что А не уклоняется от ответа, он (она) всё-таки отвечает на запрос. В случае если бы он не хотел сотрудничать, он вообще не писал бы рекомендательное письмо. Так как речь идет о его ученике, то нельзя предположить, что А не мог сказать больше в силу неосведомленности; более того, А знает, что от него требуется более подробная информация. Из этого следует, что А хочет передать сведения, которые он не желает сообщать прямо. Такое предположение разумно только в том случае, если А думает, что мистер Х (ученик) ничего не понимает в философии; тем самым он это имплицирует.

Механизм описания грайсовского примера реализуем для довлатовского диалога между Друкером и Барышниковым. Барышников, не желая открыто давать отрицательную оценку издательским качествам собеседника, тем не менее, имплицирует эту свою оценку в форме «хорошего совета».

То, что ситуация в результате не перерастает в конфликт, объясняется еще тем, что семантика совета как речевого акта предполагает определенное Участие в переживании чужой проблемы, попытку помочь. А успешность или неуспешность этой попытки определяется адресатом. Таким образом, само содержание совета вторично по отношению к коммуникативной цели речевого акта, поэтому и воспринимается не так агрессивно в случае своей неуместности.

• Энантиосемия как феномен смыслового сдвига лексических единиц.

Проблеме энантиосемии посвящен целый ряд исследований. В некоторых работах рассматривается, помимо чисто лингвистического, также и психолингвистический аспект явления, однако в этом направлении еще много неясного.

Как известно, под энантиосемией обычно понимается развитие в слове антонимических значений, случай, когда одно «тело знака» оказывается в состоянии выразить два противоположных понятия. Ср. «запустить мяч» и «запустить дом», «просмотреть опечатку» и «просмотреть статью», «задуть свечу» и «задуть домну»; «подозрительный человек» - тот, кто всех подозревает, и, наоборот, - тот, кого подозревают, и т. п.

Ясно, что в большинстве случаев противоположный характер значения диктует и смену знака на противоположный. Другими словами, два значения одного слова в условиях энантиосемии часто различаются в знаковом отношении. Ср.:

- Дяденька Хрущев, это вы запустили ракету?

- Я, мальчик.

- А сельское хозяйство?

- Кто тебя научил такое говорить?

- Папа.

- Так вот, скажи папе, что я умею сажать не только кукурузу…

(анекдот).

Очевидно, что двусмысленность здесь легко снимается контекстом, и в каждом конкретном случае речевого употребления энантиосемия как бы отсутствует, то есть ее эмоциональное влияние (не в ситуации анекдота) не ощущается говорящими.

Таким образом, контекст выполняет указательную функцию, указывая получателю речи, какое значение многозначного слова актуализировал говорящий.

Не случайно в качестве примера, иллюстрирующего энантиосемию, нами выбран анекдот. Исследуемый феномен активно эксплуатируется самыми разными жанрами при производстве комичного.

В языке существуют словоупотребления, которые позволяют взглянуть на энантиосемию под несколько другим углом зрения, увидеть в ней нечто большее, чем языковой курьез. И тогда следует согласиться, что энантиосемия представляет собой один из крайних случаев взаимодействия антонимии и омонимии и что именно в этом аспекте она возникает как необходимость или возможность приписывания одной и той же формы двум разным (противоположным) явлениям (Горелов 1987: 97). Но если сказанное справедливо для языка в целом и для явления энантиосемии в особенности, то это тем более справедливо для значений слова, эмоционально нагруженного.

Слово приобретает относительную однозначность только в контексте, который организован в соответствии с законами вербально-логического мышления. Чувственно-образное мышление же подразумевает возможность совмещения нескольких значений, вплоть до прямо противоположных, в одном и том же контексте. Логическое изложение информации содействует уменьшению энтропии, в то время как образное постижение мира способствует ее увеличению (Ротенберг 1980: 151, 152, 154).

Представляется, что все слова, потенциально могущие быть понятыми как знаково противоположные, уже по самой своей природе подразумевают известную двузнаковость. Отсюда изначальная парадоксальность значения, когда рядом с очевидным плюсом потенциально соседствует минус, и наоборот.

Однако в таком случае придется значительно увеличить объем энантиосемии, признав, что соответствующие случаи весьма часты в речи и отнюдь не могут считаться исключениями. Определение энантиосемии должно тогда включать не только случаи развития антонимичных значений, дифференцируемых контекстом, но и такие случаи, когда антонимичные значения присутствуют в словоупотреблении одновременно.

Итак, «предназначенность» слова для выражения в данном контексте только одного, вполне определённого смысла реализуется, как было показано на ряде примеров, с существенными оговорками. Двузнаковость выражаемых словом эмоций неизбежно приводит к двузнаковому восприятию и слова.

Поэтому утверждение, что слово имеет в контексте только один смысл, остаётся в принципе верным; однако вся суть в том, что этот смысл нередко является двойным.

Отнесение к слову в конкретной ситуации только одного значения неизбежно обедняет его смысл, так как смысл этот оказывается в таком случае усреднённым, как бы независимым от именно этой ситуации. Поскольку это явно нежелательно, наличие нескольких смыслов конкретного высказывания следует считать скорее нормой, чем исключением.

References:

1. Арнольд И.В. Стилистика. Современный английский язык. - М.: Изд-ва «Флинта», «Наука», 2002. – 383 с.

2. Береговская Э.М. Экспрессивный синтаксис. – Смоленск: Смоленский государственный педагогический институт, 1984. – 92 с.

3. Горелов И.Н. Вопросы теории речевой деятельности: Психолингвистические основы искусственного интеллекта. – Таллинн: Валгус, 1987.

4. Довлатов С.Д. Собрание сочинений в 3-х томах. С.-Петербург: Изд–во «Лимбус-Пресс», 1993. – Т. 1 – 415 с; Т. 2 – 383 с; Т. 3 – 374 с.

5. Коммуникативное поведение. Вып. 17. Вежливость как коммуникативная категория. Воронеж, 2003. 182 с.

6. Ротенберг В.С. Слово и образ: Проблемы контекста // Вопросы философии. – 1980.- № 4

7. Attardo S., Raskin V. Script theory revis(it)ed: joke similarity and joke representation model. In: HUMOR, the International Journal of Humor. - Research, Mouton de Gruyter, volume 4-3/4 pages 293-348, 1991.

8. Blütner R. Optimality Theory and Natural Language Interpretation. Invited talk, 13^th Amsterdam Colloquium AC2001, December 2001 (available from http://www2.rz.hu-berlin.de/asg/blutner)

9. Chiassoni P. Interpretive Games: Statutory Construction Through Gricean Eyes. (available from http://www.giuri.unige.it/intro/dipist/digita/filo/testi/ analisi1999/chiassoni)

10. Grice H. P. Logic and conversation. // Syntax and semantics. – Vol. 3: Speech acts. – N. Y.: Academic Press, 1975. – P. 41 – 58.

11. Leech G. Principles of pragmatics. London - N.Y.: Longman, 1983. - P. 145 – 151.

12. Raskin V. Computer Implementation of the General Theory of Verbal Humor. (available from http://omni.cc.purdue.edu/~vraskin/Raskin.html)

13. Raskin V. Semantic mechanisms of humor. Dordrecht-Boston-Lancaster: D. Reidel, 1985.

14. Rooy R. van Being polite is a handicap: Towards a game theoretical analysis of polite linguistic behavior. (available from http://turing.wins.uva.nl/~vanrooy/Politness2.pdf)

15. Ruch W. The Perception of Humor. In A. Kaszniak (Ed.), Emotion, qualia, and consciousness. Word Scientific Publisher. Tokyo, 410-425. (also available from http://www.uni-duesseldorf.de/WWW/MathNat/Ruch/Texte/Naples1.Doc.)

16. Shibles W. Humor Reference Guide: Comprehensive Classification and Analysis. (available from http://facstaff.uww.edu/shiblesw/humorbook/index.html)